Полуночные тени - Страница 27

Что, Сьюз, жуть пробирает? Сидела бы уж, не высовывалась!

Я беззвучно всхлипывала, давясь слезами. А спину жег чужой пристальный взгляд.

Клетка обнаружилась за кустами. Точно такая, какую видела я во сне — вот только были в ней теперь не Ронни с девчонкой.

Молодой барон, бессильно уронивший руки на колени — голова его упиралась в верхние прутья, глаза были закрыты, но по напряженному лицу мне стало ясно — Анегард, хвала богам, в полном сознании и готов действовать.

Испуганно сжавшийся маг — от этого, похоже, толку будет чуть.

Рольф…

Еще недавно полный сил парень, последний, кого смогли одолеть зверолюди, лежал в забытьи, укрытый Анегардовой стеганкой, и лицо его было белее снега.

Я кинулась вперед, ухватилась за неровные жердины:

— Вы здесь!

Анегард вскинул голову, на лице мелькнуло изумление.

— Сьюз?!

Я изо всех сил затрясла жердины — но клетка, на вид казавшаяся хлипкой и неустойчивой, держалась крепко.

— Сьюз, ты с ума сошла! — зашипел Анегард. — Беги! Беги, отцу расскажешь, что к чему…

Я мотнула головой. Всхлипнула:

— Помогли бы лучше!

— А то мы не пробовали, — маг нервно рассмеялся.

— Скажешь, тут много их и чары сильные, — торопливо шептал Анегард, — пускай из столицы подмогу зовут…

Тяжелая рука упала мне на плечо.

— Никуда она не побежит и никому ничего не расскажет.

Я дернула плечом, и уж потом обернулась. Кого увижу, знала: я теперь этот хриплый голос ни с каким бы не спутала. Да и запах…

— А ведь могла убежать, — крылатый ухмыльнулся, показав песьи клыки. — Нет, орать начала, звать, искать. Зачем, девочка?

Я промолчала. Только жалкий всхлип сдержать не удалось. Кабы не тот сон, ответила бы, наверное, что-нибудь вроде "кто сам таких вещей не понимает, тому не объяснить". Но я знала, он — понимает. Я слышала тоску и вину в его голосе. Меньшее зло, самый жестокий из всех выборов. Он убьет нас — ради своих, за которых в ответе.

— Ее не отпустишь, хоть детей отпусти, — сказал Анегард. — Уж они-то вам не навредят. А сколько вам толку с них, ты и сам знаешь.

Чужак подался вперед. Их с Анегардом взгляды столкнулись, как два клинка — и замерли, сцепившись. Меня аж озноб пробрал.

— Я — знаю, — прошипел крылатый. — А тебе откуда знать?

— От тебя, — чуть слышно ответил молодой барон. — Больно громко думаешь.

В голосе его звенело дикое, немыслимое напряжение, и почудилось мне, будто два поединщика застыли на крайней точке усилия, когда вот-вот решится — кто кого. Помоги, Звериная матерь! Что ж это делается?..

Я зажмурилась. Что-то происходило — не здесь. Там, где властвуют боги, где нет слов, потому что не нужны слова. Там, где и у меня иногда получается говорить ислушать … вот только как я ни вслушивалась, ловила лишь смутные отзвуки чужих голосов. На большее моего умения не хватало.

Но теперь я верила, что для нас не все еще потеряно. И, не умея помочь иным, всеми силами души молила Звериную матерь — дай сил, Великая! Не мне — Анегарду! Пусть у него получится, пусть он победит в этом поединке, смысла которого я не умею понять, пусть если не мы, то хотя бы дети выберутся отсюда живыми… пожалуйста, Великая!

В тот миг, когда у меня уже мутиться в голове начало от усилий, неслышный другим разговор оборвался. Всхлипнув, я села: ноги не держали. Хотелось спросить: что, как? Кричать хотелось. Или — закрыть глаза, лечь и не видеть больше ничего и никого, до самого конца, каким бы он ни оказался. Вот только — яростные попытки слышать не прошли бесследно — я чувствовала, что на самом деле ничего еще не кончилось. Что самое важное, быть может, только сейчас и начнется.

Чужак что-то сделал с клеткой — наверное, отщелкнул незамеченные мной запоры — и молодой барон вылез наружу. С явственным усилием разогнулся, распрямил плечи. Анегард оказался с крылатым одного роста, и короткий обмен взглядами теперь еще больше походил на поединок. Вернее, походил бы, — но теперь за ним не ощущалось такого яростного напряжения. Будто все уже сказано и понято, и решение принято, и надо лишь проверить — точно ли другой не отказался от решенного?

А потом я услышала зов, и на поляну стали выходить… эти. В точности такие, как во сне. Люди-звери, нелюди-незвери. Теперь, когда во мне не осталось страха, а лишь усталость, но не было и странного чувства сродства, с каким я смотрела на них впервые, я только удивлялась. Каким недобрым колдовством, чьим попущением могли появиться на свет такие существа? Слишком много от людей, чтобы спокойно называть нелюдью; слишком много боли в глазах, чтоб честить нечистью; слишком жутко, чтобы жалеть, но и не жалеть — не получается. Похоже, думала я, что-то я про них знаю теперь, что-то такое, что мешает ненависти и страху. Вот только как выкопать из глубин души это нечаянное знание? И откуда оно вообще взялось? Сон отзывается? Или отголоски безмолвного поединка?

— Три десятка и еще шестеро, — сказал вдруг чужак. К чему, о чем? Добавил: — И я.

— Ничего, справлюсь, — отрывисто кинул молодой барон, и я поняла: они все еще продолжают разговор. Они нашли решение, сошлись на чем-то… в чем-то согласились…

— Не переоценивай свои силы, парень. Хотя, мы ведь можем дать тебе передышку.

Передышку — в чем? Он что, драться будет, со всеми?!

Ой, похоже… иначе зачем рубаху стаскивать?

Да он сбрендил! Чем это поможет, как?! Боги великие, ему ж всего-то шестнадцать! Каким бы ни был бойцом, после такой ночки против троих не выдюжит, не то что…

Но, когда я увидела, как на самом деле собрался решать вопрос наш молодой господин… придурок тронутый, псих безмозглый… я просто закрыла глаза, уткнулась лицом в колени и стала думать, как хорошо было бы помереть прямо сейчас. Чтобы не видеть — ну ладно, я и так уже не вижу, — чтобы забыть, навсегда-навсегда забыть, как его милость Анегард, молодой барон Лотарский, протягивает нелюдю руку, а тот впивается зубами в вену.