Полуночные тени - Страница 5

Всадник на рыжем коне выехал за околицу.

— Удачи, — прошептала я вслед.

Сейчас он проедет через луг, а дальше почти до самого баронского замка — лесом. Пешком идти день; Рольф будет в замке к обеду. Если разговоры затянутся, лучше ему остаться там на ночь…

Успокаивать каждую корову и каждую лошадь так, как Огонька — меня бы попросту не хватило. Поэтому для начала я прошла по деревне, рассылая вокруг легкое "все спокойно" — никому и всем сразу. Панику прекратить, и то хлеб. Потом вернулась к дому старосты — люди все шумели там, рядясь, кому и как сторожить ночью. Пробралась к бабушке, спросила:

— Ты-то как, бабуль?

— Что мне сделается, — отмахнулась бабушка. — Я и зверья не слышу, и сама не пугливая. А вот ты силы подсадила, а, Сьюз?

— Есть хочу, — призналась я. — И выпить бы чего укрепляющего — сделаешь? С Огоньком едва не надорвалась, а по коровам пройти надо, как люди без молока…

Колин крякнул, ухватил меня за локоть:

— Пойдем, Сьюз, накормлю. Прости дурня, сам бы догадаться мог! А ты, бабка Магдалена, отвар ей делай, какой надо, да тоже ко мне подходи.

Та-ак, похоже, с Колина я и начну.

Под вечер я валилась с ног — но по хлевам и конюшням все было спокойно. И Колин, и староста, и кузнец, и вчерашняя роженица Гвенда звали оставаться ночевать, но мы с бабушкой пошли домой. У нас там тоже хозяйство не бросишь.

Рольф не вернулся. Броке, отряженный старостой нас проводить, всю дорогу не то нас, не то себя убеждал, что парня задержали расспросами и он не рискнул возвращаться на ночь глядя. Хорошо бы так, думала я. Чем ниже опускалось солнце, тем тревожней становилось на душе.

Этим вечером даже Злыдня не возражала против сарая.

Приблудившийся вчера хорек не ушел: устроился на чердаке над Злыдневым обиталищем, в остатках прошлогоднего сена. Обиходив козу, я попыталась с ним поговорить, но зверек еще не отошел от вчерашнего ужаса и только просил не гнать. Живи уж, вздохнула я, только с курами осторожней. Мышей лови, их у нас в избытке.

Ночь прошла спокойно — не считая того, что вряд ли кто-то в деревне спал. Мы с бабушкой закрыли окна ставнями и сидели на кухне. Сначала перебирали травки, потом, наскучив работой, пили земляничный чай и болтали.

— Пролетели мимо, напугали, — посмеивалась бабуля, — экая важность! Вот я слыхала, в одной деревне упыри попросту постучали в двери, да и вошли, когда им открыли. Сразу во все три дома. Вечером была деревня человечья, к утру стала упырячья.

— И что? — я вцепилась в кружку, будто не кружка это вовсе, а защитный амулет какой. По спине пробежали мурашки.

— Так и живут, а что делать? Поля под пастбища перевели, коров на кровь разводят, а так — все то же. И богам по-прежнему молятся, и налоги платят…

— Да не может быть! — ахнула я.

Бабуля не торопясь отхлебнула чаю, ответила:

— Да почему ж не может? Сама подумай, девонька, — всю жизнь свою они людьми прожили, с родными по-родственному, с соседями по-соседски, богов и законы уважали, трудились как положено и отдыхали как заведено… Ну поменялись у них вкусы, ели мясо жареное, стали сырым глотать — и что? Все равно как ты сегодня черную юбку надела, а завтра зеленую — сама-то ты в новой юбке прежняя!

Представила я, как рву на куски сырое мясо, как течет по губам теплая кровь, и чаем поперхнулась. Бабушка покачала головой, спросила печально:

— Разве это главное, девонька? Как матери детей любили, так и будут любить, как отцы семьи кормили, так и будут кормить. Кто человеком был, тот в любом обличье человеком останется.

Я покосилась на окно, на дверь. Представилось — вот так войдет гость незнаемый, а к утру будешь сырое мясо зубами рвать… а отказать путнику в ночлеге — Великого отца прогневить, ведь и сам он, сказывают, ходит иной раз по дорогам в смертном облике.

— Человек, — повторила бабушка, — не то, что он ест, а то, кто он есть. А нечисть — тот, у кого душа нечиста, кем бы ни был он. Жаль, не все это понимают…

Совсем неуютно мне сделалось. Чуяла, самым глубинным, нутряным чутьем чуяла — права моя бабуля. Но как же страшно от такой правды! Упыря или, предположим, оборотня можно хоть на вид различить, а в душу к человеку как заглянешь?

Бабушка усмехнулась вдруг, спросила:

— А знаешь, что в этой истории самое забавное?

Люди добрые, Звериная матерь, там еще и забавное было?!

— Самое забавное, — сообщила бабуля, — как об этой истории вообще узнали.

— И как?..

— В ту ночь там менестрель ночевал прохожий. Он и рассказал, как дальше пошел…

— Менестрель?! — Что-то я уже совсем ничего не понимаю! — А разве его… он…?

— Думаешь, если менестреля в упыря перекинуть, он песни петь да байки травить бросит? — бабуля покачала головой. — Да ни в жизнь! Тот еще и смеялся: вот, мол, обычно с меня за ночлег истории просят, а там — сами историю подарили.

Хорошо все же, подумала я, что у нас деревня большая. Десять дворов — не три, тишком не взять. Правда, мы с бабулей на отшибе…

— А еще в наших краях рассказывали, как лесникова дочка, умница и красавица, влюбилась однажды в оборотня… — начала новую байку бабуля.

Так мы и проболтали всю ночь. То есть болтала бабушка. Вспоминала услышанный где-то когда-то треп о "ночном ужасе" — упырях, оборотнях, разбойниках, всякой прочей нечисти, нежити и несмерти, — и тут же, пересказав во всех леденящих душу подробностях, доказывала, что этакая чушь не может быть правдой. А то, что походило на правду, оказывалось после ее рассуждений совсем не так страшно, как чудилось прежде. Я сначала вздрагивала, а потом начала смеяться, и бабушка, затаив улыбку в уголках губ, довольно кивала.